Последний снег был темно бел

Последний снег был темно бел

Тексты, примечания и варианты: СиТ 90

1. Чёрная весна (Тает)

Под гулы меди — гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.

Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь.
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь,

И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо черная весна
Глядела в студень глаз —

С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц.

О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.

29 м 1906
Тотьма

С. 131.
«Понедельник» газ. «Слово». 1906, 10, 17 апр., под загл. «Тает». Датированный автограф в ЦГАЛИ под загл. «Тает. «Черная весна»», воспроизведенный с перестановкой загл. и подзаг. в КЛ и КЛ 2.

Образ «чёрной весны» был воспринят Б. Л. Пастернаком и отразился в стихотворении «Февраль. Достать чернил и плакать. «. См. об этом на странице «Анненский и Пастернак».

Образ, с подразумеванием стихотворения, упоминается Д. С. Усовым в письме к Е. Я. Архиппову (апрель 1925 г).

Robert Lowell (англ.)

Исследования и отзывы:

И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

Зеленый призрак куста сирени
Прильнул к окну.
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну.

Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос.

Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.

О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.

Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я — твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей.

С. 131-132.
КЛ. Один автограф, без загл., в ЦГАЛИ, другой, по-видимому более поздний, в ГПБ; по нему стихотворение печатается.

Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится.

Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь.

Улетели и песни пугливые,
В сердце радость сменилась раскаяньем,
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем.

С. 132-133.
«Перевал». 1907, 11, с вар. ст. 14: «В сердце сменится радость раскаяньем». Автограф в ЦГАЛИ; там же список, по-видимому более поздний, с авторскими поправками, но без загл. Печ. по списку, но с загл. (в соответствии с автографом и прижизненной публикацией).

Чтение:

Александр Кушнер. Первая строфа
В телепрограмме «Был Иннокентий Анненский последним. «, ТК «Культура», 2009 (автор и ведущий Александр Кушнер).

Источник

про три.

Под гулы меди — гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.

Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь.
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь,

И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо Черная Весна
Глядела в студень глаз —

С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц…

О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.

И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

Зеленый призрак куста сирени
Прильнул к окну…
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну…

Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос…

Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.

О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.

Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я — твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей…

Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится…

Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь…

Улетят мои песни пугливые,
В сердце сменится радость раскаяньем,
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем…

Другие статьи в литературном дневнике:

• 24.04.2018. ***
• 23.04.2018. ***
• 17.04.2018. ***
• 10.04.2018. про свет
• 07.04.2018. про волю и свободу
• 04.04.2018. про три.
• 01.04.2018. про.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+

Источник

Иннокентий Анненский — Трилистник весенний: Стих

Под гулы меди — гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.

Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь.
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь,

И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо Черная Весна
Глядела в студень глаз —

С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц…

О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.

И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

Зеленый призрак куста сирени
Прильнул к окну…
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну…

Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос…

Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.

О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.

Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я — твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей…

Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится…

Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь…

Улетят мои песни пугливые,
В сердце сменится радость раскаяньем,
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем…

Источник

Расшифровка Анненский. «Черная весна»

Содержание второй лекции из курса «Русская литература XX века. Сезон 5»

В 1904 году Иннокентий Федорович Анненский написал программную статью, которая называлась «Бальмонт-лирик». Она была посвящена творчеству Кон­стан­тина Бальмонта, но там Анненский, как это часто бывает с поэтами, опре­делил и главную тему собственного творчества. «Я среди природы, мистически ему близкой, и больно и бесцельно сцепленной с его существованием». Я хочу обратить внимание на слово «сцепленный», потому что эта тема — бессмысленное, бесцельное, кем-то (то ли богом, то ли не богом, непонятно кем) сцепленное существование человека и природы — действительно очень во многих стихотворениях Анненского возникает, развивается и по-разному им решается. И стихотворение «Черная весна» написано как раз на эту тему. В нем описы­вают­ся похороны человека. Причем описываются с такой гого­левской под­светкой.

Под гулы меди — гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.

Вот она, гоголевская подсветка, — нос, который глядит, как человек. И здесь кто-то из читателей может вспомнить легенду (а для Анненского, конечно, это было важно) о том, что Гоголь был похоронен заживо. И дальше эта тема живо­го носа, ожившего носа на мертвом теле, продолжается.

Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь.
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь…

Нос, который хочет дышать. Нос, который олицетворяется, становится живым существованием. «Последний снег был темно-бел, и тяжек рыхлый путь» — это, по-видимому, последний путь на кладбище, гроб, который туда везут.

И тут же такой образ: «последний снег был темно-бел» — Анненский начинает разыгрывать тему не только смерти человека, но и умирающей зимы. Каждый из нас помнит, когда снег чернеет, становится рыхлым, ноздреватым. Аннен­ский замечательно умеет работать с реалиями, работать с предметами. Снег, который становится траурным. И дальше строфа, которая связана уже со смер­тью зимы и со смертью человека.

…И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо черная весна
Глядела в студень глаз…

Эта строфа очень выразительная и замечательная. Когда говорится про «изморозь, которая льется на тление», читатель задает вопрос «Чье тление?». На самом деле понятно, что тление и человеческого тела (гроб, , открыт, и изморозь капает на него), и природы, которая тоже покрывается этой изморозью отвратительной. И таким образом мертвый человек и умирающая зима как бы объединяются в одну очень мрачную, как это часто бывает у Ан­ненского, картинку.

Я хочу обратить внимание на один из самых страшных, по-моему, образов в русской поэзии — студень глаз. Здесь описываются, с одной стороны, от­кры­тые глаза мертвеца. Глаза ненапряженные, расслабленные, вялые, ко­то­рые бессмысленно смотрят на смерть природы. С другой стороны, на этот взгляд отвечает природа, отвечает черная весна. Она траурная: это черные ветви и черный снег. И она (тоже страшное и очень выразительное слово) тупо смотрит в этот студень глаз. Появляются два тупых, бессмысленных взгляда природы и человека друг на друга. И дальше эта тема продолжается.

…С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц…

«Крыши облезлые». Это тоже очень точный образ. Снег подточил, убрал с них краску. «…Из бурых ям» — обнажились эти ямы весенние, и сразу же здесь возникает тема могилы: могилы, которые разбросаны в природе. И дальше замечательный образ «с позеленевших лиц…». Стихотворение называется «Черная весна», и мы ждем слова «позеленевший», потому что весна — это же когда все позеленело. Здесь зеленеют не липы — «с позеленевших лип» можно было сказать, например, — здесь зеленеют лица, лица изможденные, усталые лица людей, которые участвуют в этих похоронах. И дальше прямое: «А там, по мертвенным полям». Мы привыкли: весна — это, наоборот, жизнь за­ро­ждается. Анненский акцентирует другое — мертвенные поля.

«С разбухших крыльев птиц…» Тоже очень страшный эпитет разбухший, потому что разбухшим бывает тело покойника. Мы привыкли: в поэзии птицы символизируют начало: грачи, скворцы, прилетевшие птицы. Здесь эти птицы явно не летают — они сидят на этих мертвенных полях, не будучи в силах взле­теть, потому что они разбухли от смерти зимы, от той влаги, которая их пе­ре­полняет. И стихотворение заканчивается не метафорой, не символом как мы вправе, казалось бы, ждать от Анненского, оно заканчивается очень прямой аллегорией, прямым обращением.

О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.

Это встреча смерти человека и смерти зимы. Здесь я бы хотел обратить вни­ма­ние еще на две вещи. Первая: Анненский очень умело работает с тра­ди­цион­ным, многовековым культурным образом конца зимы и пробуждения весны. Это иногда называют словом «топос». Как он устроен? Зима — старуха, зима уходит, и все радуется тому, что при­хо­дит молодая весна. Я напомню о двух текстах — одном поэтическом, одном живописном. Поэтический — это тот текст, который все в школе наверняка учили, Федор Тютчев:

Зима недаром злится,
Прошла ее пора —
Весна в окно стучится
И гонит со двора.

Весне и горя мало:
Умылася в снегу
И лишь румяней стала
Наперекор врагу.

И второй — это картина Сандро Боттичелли «Весна». Ни один из образов на ней не воплощает собой весну по отдельности, но все они вместе — молодые, цветущие, прекрас­ные девушки в прозрачных оде­ждах, их свежие тела просвечивают сквозь оде­жду: все просыпается, все оживает. Анненский работает очень выразитель­но, у него все ровно наоборот. Он акцентирует не столько рождение весны, сколько смерть зимы, потому что ему важно показать эту бессмысленно, бесцельно слепленную жизнь человека и природы.

И второе, на что я хочу обратить внимание, — это подпись: «29 мар­та 1906-го, Тотьма». Тотьма — это место недалеко от Вологды, самый север, где весна действи­тельно наступает очень медленно, уныло, не радостно. Это не италь­янская, не южная, не киевская весна. Но еще более интересной мне кажется дата 29 марта 1906-го, потому что на 29 марта в 1906 году пришлась еврейская Пасха. И это подкрашивает весь смысл. Пасха в русском сознании — христи­анская Пасха, ее смысл — это умирание ради вос­кресения. У Анненского все ровно наоборот: у него умирание не за­кан­чива­ется воскресением. Умирает человек, умирает весна, а бо­же­ственного вмеша­тельства никакого нет.

Чтобы продемонстрировать, что эта ассоциация не случайная, я хочу прочесть стихотворение Анненского, которое называется «Вербная неделя» (то есть одна из недель Великого поста перед Пасхой), в котором возникает эта же тема и сход­ные образы.

В желтый сумрак мертвого апреля,
Попрощавшись с звездною пустыней,
Уплывала Вербная неделя
На последней, на погиблой снежной льдине;

Уплывала в дымах благовонных,
В замираньи звонов похоронных,
От икон с глубокими глазами
И от Лазарей, забытых в черной яме.

«В желтый сумрак мертвого апреля», «на последней, на погиблой снежной льдине». Вот оно — умирающая зима. «…От Лазарей, забытых в черной яме» — вот он, ключевой об­раз. Если в Евангелии, как мы помним, одним из главных событий, одним из главных чудес Христа является воскресение мертвого, уже начавшего разлагаться, разбухшего, если хотите, Лазаря, то у Анненского Лазарь умирает навсегда. Он не воскресает, и он забыт в черной яме.

Источник