Сколько листьев чтоб выжить платят зиме деревья

Взмах платка и перрон. И не будет возврата
к золотистой звезде над кипеньем сирени.

Перевод С.Гончаренко

Замечательные стихи, Евгений.

Чилийский поэт и дипломат Пабло Неруда (настоящее имя — Нефтали Рикардо Рейсе Басуальто) родился в маленьком городке Парраль в центральной части Чили. Его отец, Хозе дель Кармен Рейсе, был железнодорожным служащим, а мать, Роза де Басуальто, — школьной учительницей, которая умерла от туберкулеза, когда Пабло был еще ребенком. Вскоре после этого отец женится на Тринидад Кандиа, и вся семья переезжает в г. Темуко, на юг, в край лесов, красота которых оставила неизгладимый след в памяти мальчика.
Посещая занятия городского лицея, Н. много читает и в возрасте десяти лет уже начинает писать стихи. Спустя два года он встретился с чилийской поэтессой Габриелей Мистраль, которая во многом способствовала его первым шагам на литературном поприще. В 1920 г., после окончания среднего учебного заведения, Н. помещает в периодическом журнале ‘Сельва астраль’ (‘Selva Austral’) стихи под псевдонимом Пабло Неруда, чтобы избежать конфликта со своей семьей, которая не одобряла его литературных занятий. Впоследствии этот псевдоним становится его официальным именем.

Вот мой бокал. Ты видишь,
как за его прозрачной кромкой
сияет кровь?
Вот мой бокал. Я пью
за целостность вина,
за зрелость света,
пью за свою судьбу
и за другие судьбы,
за то, что было у меня,
за то,
чего мне не досталось,
и за клинок горячий цвета крови,
поющий гимн за гранью хрусталя.

..Пабло Неруда. Вот это нравится.Но совсем мало его стихов я читала. да что и читала-забыла..

.Да и перевод-не оригинал, а язык оригинала не знаю.

Из глубины тебя в глаза мне смотрят
глаза ещё не сбывшегося сына.

Во имя этой жизни наши жизни
должны, родная, слиться воедино.

Во имя этих рук, его ручонок,
мои должны бы убивать и строить.

Во имя этих глаз ты спрячешь слёзы,
хотя без слёз больнее будет втрое.

Se necesitan luchar para que creas.

Нужно бороться за то ,во что веришь.

Женя. поделитесь еще стихами Неруды-в русском переводе, если можно:)

Жень,бывает подобное настроение.Прорвёмся.Вспоминаю дам про которых супруга не знает.

Кто сказал что мы плохо прожили?!

Игорь, спасибо! Мы уже прорвались! Мы- молодые, ясноглазые, жизнерадостные ребята!

Но иногда хочется подумать.

Танечка, извиняюсь! Умчался с сайта, не ответил. Попытаюсь загладить вину.

Вначале две песенки «Ивасей» на стихи П.Неруда. Из триптиха не хватает «На влажных пашнях(почвах) по дорогам длинным».

И конечно великолепную рок-оперу Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты»- есть в блогах. Вспомни,порадуйся.

И некоторые стихотворения

122.Алексей Иващенко и Георгий Васильев — Нищета

122.Алексей Иващенко и Георгий Васильев — Земной кабальеpо

Грызут гранит клыки прибоя.
Волна застынет на весу
и выплеснет хрусталь зелёный
на каменистую косу.

Безмерен горизонт. А солнце,
едва держась за небоскат,
вот-вот себя плодом уронит
в кипящий волнами закат.

Перед лицом великой мощи
стихий, сошедшихся в бою,
зачем ты, маленькое сердце,
слагаешь песню мне свою?

Кому нужна она? И всё же
наедине с самим собой
так хочется мне кануть в море
и ветер горько-голубой!

Как овевает этот ветер
лицо дыханьем вольных вод!
Летим с тобой, солёный ветер,
туда, где нас никто не ждёт!

Пускай несёт к земле далёкой
твоя упругая волна
меня, как носит ураганом
травы и злаков семена.

Но если семена мечтают
в конце концов упасть вблизи
от вспаханного плугом поля,
то я молю лишь: унеси!

Неси корабль куда угодно
и на краю земли причаль,
чтоб я и там самозабвенно
и жадно всматривался в даль.

Такую маленькую песню
сложило песню в полусне.
Зачем ты, маленькое сердце,
пропело эту песню мне?

Зачем, когда ежеминутно
здесь бьёт в гранит ревущий вал, –
заплачь Господь в такое время –
и то б никто не услыхал!

Стирает соль, смывает пена
на берегу мои следы.

Залив полнеет от прилива
ночной взлохмаченной воды.

Зачем же, маленькое сердце,
мне эту песню пело ты?

На солнце бабочка кружится,

Вся загораясь временами.

К листу слетает, застывая,

Частица пламени живая —

И лист колышет это пламя.

Мне говорили: — Ты не болен.

Всё это бред. Тебе приснилось.

Я тоже что-то говорил им.

И лето жатвою сменилось.

Печальных рук сухие кисти

На горизонт роняет Осень.

И сердце сбрасывает листья.

Мне говорили: — Ты не болен.

Всё это бред. Тебе приснилось.

И время хлеба миновало

И снова небо прояснилось.

Всё на земле, друзья, проходит.

Всё покидает и минует.

И та рука что нас водила,

Нас покидает и минует.

И те цветы что мы срываем.

И губы той что нас целует.

Вода, и тень, и звон стакана.

Всё покидает и минует.

И время хлеба миновало

И снова небо прояснилось

А солнце лижет твои руки

и говорит: — Тебе приснилось

И ты не болен. Это бредни.

Кружится бабочка и чертит

Круг одноцветный и последний

И вот ещё одна слеза скатилась
в честь одного из них, в честь колокольника,
в честь колокольчика и колокольни —
хохочущий безумец, полномочный
изобретатель, маг-циркач и маг
поэзии, Кирсанов, Сёма, брат, —
лишь несколько часов тому назад
узнал я эту весть и не поверил,
не верил, здесь, вдали, сейчас, не верю
холодной этой вести, этой смерти,
которая когтями ледяными
впилась в твой ясно блещущий напев.

Семён Кирсанов был моим весельем,
весёлым хлебом,
радостью делить
вино
и доброй радостью открытий,
которые он помечал своей
минутной стрелкой, — радостью безбрежной
был этот добрый колокольчик-друг.

И вот невероятное: беззвучный,
в сырой земле, украденный безмолвьем
навеки, — он и фейерверк его,
и многогулкие его стихи —
то, что являлось праздником моим
и чашею, которую отныне
мне не поднять, поскольку друг мой стал
туманом — тишиною стал мой друг,
луной разбитой,
плачущей снегами
над местом,
где покоится мой друг.

Перевод с испанского П. Грушко

Ты, как берёзовая кожа,
благоуханно серебришься.
Без глаз твоих открыть весну
мне не удастся. И хотя
мне не известно твоё имя —
без женщины нет первых глав,
без поцелуев нет стихов
(и умоляю вас, молчите —
иначе вы спугнёте дождь).

Я знаю: между двух морей
моя унылая осанка
подобна спущенному флагу,
когда поблизости нет взгляда
моей отрады, — в эту пору
я даже умереть готов,
хоть смерть мою и отнесут
за счёт издержек организма
или печалей беспричинных,
висящих в платяных шкафах.
Да, время не стоит на месте
и голосом вдовы зовёт
меня из одинокой чащи.

Ещё когда я не родился
и жил без глаз — уже тогда
владел я четырьмя глазами —
моими и моей любви,
не любопытствуйте, насколько
я изменился с той поры:
лишь время старится всё время,
меняя то и дело платья,
а я иду своей дорогой.

Все нежные уста любви
творили мой наряд, с тех пор,
как понял я, что я нагой, —
одна из них звалась Мария
(или Тересою звалась),
так я привык бродить по свету,
снедаемый огнём любви.

Ты — та, которой ты пребудешь,
моя врождённая подруга,
ты плоть из глины голубой,
нет, — ты парящее перо,
нет, — территория любви,
чьи волосы — лесные космы,
нет, — концентрическая капля,
летящая нагой монетой
в топазовое озерцо,
нет, — неусыпная охрана
моих чудаческих причуд,
нет, — не рождённая доныне
душа, которую я жду.

Ведь свет берёзы — кожа вёсен.

Перевод с испанского П. Грушко

В безодиночестве моём бескрайнем
я светозверь, попавший в западню
своих просчётов и своей листвы, —
просторен лес, где ближние мои
плодятся, пятятся и промышляют,
а я уединяюсь под эскортом,
который временем определён, —
со мной лишь волны моря,
звёзды ночи —
всего-то ничего, всего-то малость,
всего-то множество, всего-то всё.
Я, чьи глаза глядели в столько глаз,
чей рот пылал от стольких поцелуев,
чьи лёгкие отягчены дымами
давным-давно умерших паровозов
на ветхих и недобрых полустанках
и пылью бесконечных книжных лавок, —
мой смертный человеко-Я устал
от глаз, от губ, от дыма и дорог,
от книжных густолиственных чащоб.
И, затерявшись в самой глуби леса,
он внемлет вражеским шагам, бежит
не от других — от самого себя,
от нескончаемых бесед, от хора,
который хочет, чтобы пели все,
от самого обозначенья жизни.
Поскольку каждый раз и каждый сказ,
звук, слог и протяжённость темноты
или волны непогребённый отзвук
ведут его — меня — к свиданью с правдой —
не остаётся ничего другого,
как расшифровывать, распознавать,
озвучивать словами — вот и всё, —
и затворяются ворота леса,
и солнце катит, отворяя кроны,
луна плывёт, как белый плод, и ты
уже к своей судьбе приноровился.
Перевод П. Грушко

В безымянную полночь сердца
трепеща, соскользнула капля:
это имя твоё, родная,
затопило меня печалью.
Это прикосновенье боли,
на мгновенье вечная радость,
словно голос мёртвого друга,
прозвучавший вдруг наяву.
Прозвучавший врасплох, нежданно
отзываясь печалью в сердце,
нарастая волной упругой,
как холодный осенний сон…
А земля вершит обороты,
и скрипят ободья забвенья:
на тоскующие половины
колея рассекает время.
Над душой, пролившейся в травы,
над тобой смыкаются кроны;
сиротливо синие искры
реют в горьком голосе ливня.
Перевод С. Гончаренко

Весной с Кеведо

Всё расцвело в округе — ветви яблонь,
дрожащая голубизна лугов
и жёлтые потёки сорняка,
в траве зелёной обитают маки…
Негаснущее небо, новый воздух
на каждый божий день, безмолвный блеск,
спокойный дар пространственной весны.
И лишь в моём углу весны не видно.
Недуги, скомканные поцелуи
заткали, как церковные плющи,
оконца чёрные моих недель,
и не прожить уже одной любовью
и диким вольным запахом весны.
Что в эту пору значат для тебя
свет необузданный, распространенье
цветочной яви, и зелёный гимн
зелёных куп, и синее наличье
небес, в чью чашу свежесть налита?
Оставь меня, наружная весна,
не докучай душе вином и снегом,
букетом измочаленных печалей,
сегодня подари мне сновиденье
с ночной листвой, с полуночным приютом
всех мертвецов, металлов и корней,
с бессчётным множеством усопших вёсен,
вновь приходящих с каждою весной.
Перевод с испанского П. Грушко

Едва я начал связывать
слова,
как овладел бессвязностью — никто
не понимал меня, да я и сам
себя не понимал, возненавидев
слова, которые меня всегда
в колодец возвращали, — в тот же самый
колодец тёмной сущности моей,
объятый мглой недавнего рожденья,
пока в своих блужданьях не нашёл
на новоявленной поляне слово
душица, —
слово-нить: оно меня
из лабиринта вывело на волю.

С тех пор я слов других не признавал.

Я сжёг все словари, и с той поры,
замкнувшись в этих певческих, волшебных,
лесных, летящих в прошлое слогах,
я в полный голос,
над речным откосом
или среди точёных колоколен,
в цементе городского центра, в шахтах,
в конторах и во время отпеваний, —
стал слово терпкое жевать —душица, —
и было так, как будто я голубку
в толпе тупиц на волю выпускал.

Так робкая душа благоухает,
так истина фиалковая пахнет,
так веки
лёгкий сон несут глазам —
душицейночь пропитана, — отныне
душица, превратившись в револьвер,
меня сопровождала в мир зверей,
она мои стихи оберегала.

Вдруг на пути дракон, клыки (как видно,
всё шло к тому, чтобы меня сожрали),
кайманы, вепри —
тут же достаёшь
заветное словечко
из кармана, —
душица!— крикнешь голосом счастливым,
дрожишь, душистым словом потрясая.

О чудо, — перепуганные звери
испрашивают у тебя пощады,
смиренно просят подарить душицу.

Словцо чешуекрылое, душица!
Словцо летательное,
с чистотой
и тайной жреческого ритуала,
словцо, заряженное ароматом,
пространственным, как чернота пантер,
фосфоресцирующаядушица,
ты помогала мне не говорить
ни с кем и объяснить мою судьбу
молчанием, где так красноречиво
беззвучное наречиедушицы!

Перевод с испанского П. Грушко

Под утро в деревянных башмаках
приходит матушка. Всю ночь
дул ветер с полюса, сорвало
крыши, рухнули
мосты и стены,
и выла ночь — всю ночь — как львица.
И вот сейчас, когда открылось
ледяное солнце,
приходит моя матушка
сеньора Тринидад Марверде,
нежная, как ненавязчивая свежесть
солнца в ненастных далях,
в ее руках лампадка,
маленькая все время гаснет
и снова разгорается,
чтоб мы не заблудились в жизни.
Матушка(ни разу
мне не пришло на ум
промолвить «мачеха»),
сейчас я шевелю беззвучно
губами, чтобы точнее о тебе сказать;
еще мой разум
не успел расцвесть,
а надо мной уже склонялась Доброта
в бедняцком темном платье,
склонялась Святость,
единственно полезная на свете
Святость воды и теста —
такой ты и была:
жизнь хлебом сделала тебя,
и мы тобой кормились в зимнем запустенье,
в доме, где с потолка текло,
где вездесущее твое смиренье
лущило
простой початок бедности
так, словно каждого ты оделяла
пригоршнею алмазов.

Мама, я и минуты бы не прожил,
когда бы каждую минуту
не помнил о тебе!
В моей крови твое «Марверде»* плещет —
фамилия
поделенного между всеми хлеба
и нежных рук,
которые скроили
из мешковины
штанишки детства моего,
варили, гладили, стирали,
сеяли, сбивали жар у малыша.

И в пору, когда все образовалось
и встал я твердо на ноги,
она ушла, все в доме переделав,
в темень -в узкий гроб,
где в первый раз была без дела,
под проливным дождем, в Темуко.

*В переводе с испанского «мар верде» значит «зеленое море»

Женя, спасибо большое.

Эх, в оригинале бы прочитать. да уж теперь и не прочту..

.Как они непостижимы, эти Лауреаты Нобелевской Премии. хоть Бродский, хоть Неруда. но до чего ж красиво и ласково пишет этот гордый чилиец-СВЕТОЗВЕРЬ с еврейскими корнями по маме, которая рано умерла. Рикардо Элиэсер Нефтали Ре́йес Басоа́льто -о своей мачехе, которая заменила ему родную мать.

Интересные ассоциации-душица и

—как будто я голубку
в толпе тупиц на волю выпускал .

Спасибо, Евгений!Мне было очень, очень интересно. Большое спасибо!

Семену Кирсанову.

Семён Кирсанов был моим весельем,
весёлым хлебом,
радостью делить
вино
и доброй радостью открытий,
которые он помечал своей
минутной стрелкой, — радостью безбрежной
был этот добрый колокольчик-друг.

Что тут скажешь. нЕчего сказать..

.И еще раз говорю: Спасибо, Евгений, за эти прекрасные стихи.

Доброй ночи.

Женя, спасибо большое. Прочла стихи. теперь не до сна.

А какое название у книги прозы Пабло Неруды (как раз сюда просится): «Признаюсь: я жил. Воспоминания»! Муж моей подруги (моряк) привез ее прямо из Чили, когда там еще не было Пиночета (Мишка очень полюбил эту страну и ее народ, много было рассказов, и как он переживал, когда в Чили случился тот жуткий переворот!). А я себе потом нашла книгу в «Дружбе» на ул. Горького.

Тоже воспоминания, Женя навеял.

А какое название у книги прозы Пабло Неруды (как раз сюда просится): «Признаюсь: я жил. Воспоминания»! Муж моей подруги (моряк) привез ее прямо из Чили, когда там еще не было Пиночета (Мишка очень полюбил эту страну и ее народ, много было рассказов, и как он переживал, когда в Чили случился тот жуткий переворот!). А я себе потом нашла книгу в «Дружбе» на ул. Горького.

Источник