Со снегу не встать двадцать восемь

Не бывать тебе в живых…

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
16 августа 1921 (вагон)
Написано 16 августа 1921 года. Гумилев и его товарищи по делу о контреволюционном заговоре были еще живы, друзья надеялись на благополучный исход следствия, но Ахматова чуяла: на этот раз Гумилеву не выбраться из лап смерти.

Статьи раздела литература

• E-mail: cultrf@mkrf.ru
• Обратная связь
• Нашли опечатку? Ctrl+Enter

• Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
• Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
• Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
• Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
• Как предложить событие в «Афишу» портала?
• Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?

Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».

Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.

Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.

Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru

Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».

В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».

Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.

Источник

Со снегу не встать двадцать восемь

Итак, творческая история «Не бывать тебе в живых».

I. Обстоятельства и время написания.

Гумилев был арестован в своем жилище, в ДИСКе, в присутствии жены (Анны Энгельгардт), в ночь с 3 на 4 августа 1921 года (Шубинский точно пояснил, что по нормальному времени это было еще 3-е, а по сдвинутому большевистскому — уже 4-е августа). 4-5 августа об этом узнали во «Всемирной литературе» (оттуда 5 августа ушло ходатайство в ЧК побыстрее расследовать дело Гумилева, и если он невиновен — то побыстрее отпустить), 6 августа это известие дошло до художника Бенуа (и тот записал его в свой дневник).

С Ахматовой Гумилев с момента развода практически прервал всякие отношения (ребенок остался при отце, точнее — при новой жене отца Анне Энгельгардт), и за следующие три года они видели друг друга они примерно полдесятка раз, то случайно, то по делу, но всегда недолго и практически без общения. Поэтому неудивительно, что до нее известие об аресте Гумилева дошло (по ее словам) только на похоронах Блока 10 августа, где ьыл, так сказать, весь поэтический Петербург («Я узнала об его [Гумилева] аресте на Смол кладби­ще — похороны Блока». — Записные книжки Анны Ахматовой. М., 1996: 652). Никаких действий ее стороны это не вызвало.
Справок она по этому поводу наводить не стала, передач носить — тоже (этим занимались жена Гумилева, последняя его женщина — Нина Берберова — и Ида Наппельбаум) — и это также не удивительно, учитывая характер их отношений в предыдущие три года. Через несколько дней после похорон Блока она уехала отдыхать за город, в санаторий.

В 20-е годы она рассказывала Лукницкому, без всяких колебаний, что там, в санатории она с тех пор и жила, пока в начале сентября не узнала в том же санатории о расстреле Гумилева (тот был расстрелян 25 августа, а извещения о казни его и прочих были опубликованы в Петрограде 1 сентября). Запись Лукницкого от 3.03.1925 гласит:

«[Ахматова] Рассказывала о том, как она получила известие о смерти Н. С. Она была в Ц. С., в санатории; сидела на балконе с М. В. Рыковой. Перед балконом — изгородь, за ней дорога.
Подходит . и вызывает за ограду М. В. Рыкову. Та встает, идет. Он ей что-то говорит, и АА видит, как та вдруг всплескивает руками и закрывает ими лицо. АА, почувствовав худое, ждет уже с трепетом, думая, однако, что несчастье случилось в семье Рыковых. Но когда М. В., возвращаясь, направляется к ней, АА уже чувствует, что известие относится именно к ней. М. В. подходит и произносит только: «Николай Степанович. » — и АА сама уже все поняла.

«Через несколько дней после похорон Блока я уехала в Царское Село, в санаторию. Рыковы жили в Царском Селе тогда, на ферме, и часто меня навещали, — Наташа и Маня. Я получила письмо от Владимира Казимировича [Шилейко] из Петербурга, в котором он сообщал мне, что виделся с А. В. Ганзен, которая сказала ему, что Гумилева увезли в Москву (письмо это у меня есть). Это почему-то все считали хорошим знаком.
Ко мне пришла Маня Рыкова, сидели на балконе во втором этаже. Увидели отца (Виктора Ивановича Рыкова), который подходил — вернулся из города и шел домой к себе на ферму. Он увидел дочь и позвал ее. Подбежала Маня, вернулась ко мне и сказала только: «Николай Степанович. (АА нарисовала план улиц и дорогу на ферму) . Отец прочел в вечерней «Красной газете»».
Я жила в комнате, в которой было еще пять человек и среди них одна (соседка по кровати) — член совдепа. Она в этот день ездила в город, в заседание, которым подтверждалось постановление. Вернулась и рассказывала об этом другим больным.
Утром поехала в город. На вокзале в Царском Селе увидела «Правду» на стене. Шла с вокзала пешком в Мраморный дворец к Вольдемару Казимировичу. Он уже знал.
Говорила по телефону с Алянским, который сказал о панихиде в Казанском соборе («Казанский собор». я поняла).
Была на панихиде и видела там Анну Николаевну, Лозинского, были Георгий Иванов, Оцуп, Адамович, Любовь Дмитриевна Блок была, и очень много народу вообще».
Говорила о том ужасе, который она пережила в 1921 году, когда погибли три самых близких ей духовно, самых дорогих человека — А. Блок, Н. С. и Андрей Андреевич Горенко.
О впечатлении, которое произвел на нее номер «Ленинградской правды», наклеенный на стене вокзала в Ц. С., — того вокзала, где она видела Н. С. в детстве, в юности, во все периоды его жизни. «

То же самое стоит в записных книжках:

«В 1921 г. против дачи Китаевой. Полубольница, полусанато­рия (комната с балконом, второй этаж) — авг — сент . Там 1 сент узнала о смерти Н. Г . Писала «Anno Dom»». — Записные книжки. : 58.

И в рассказе Лукницкого, и в этой записи («авг — сент») совершенно ясно отражена та картина, что Ахматова в этом санатории в Царском Селе, вне Петербурга, находилась безвыездно и в Петербург до начала сентября не приезжала.
Никаких связей с кругами, сколько-нибудь близкими к Гумилеву и к сколько-нибудь близкими знакомыми Гумилева, у нее все это время не было. Это твердо следует из того, что она поверила ложному сообщению о перевозе Гумилева в Москву и других данных не имела. Дело в том, что передачи ему носили в Петрочека весь август, а около 20 или в начале 20-х чисел августа представители литературных организаций явились туда же осведомиться о судьбе Гумилева и по возможности просить о его освобождении, и там им сообщили, что такой-то есть и содержится Петрочека в заключении — и ничего ни о какой отправке его в Москву сейчас или в будущем не говорили. Таким образом, в это время очень широкому кругу лиц, прямо и опосредованно связанному с Гумилевым, было отлично известно, что Гумилев сидит под арестом в Петрограде. Если Шилейко действительно писал Ахматовой о переводе Гумилева в Москву со слов Ганзен, то это только показывает, до какой степени все они на тот момент стояли далеко вне этого круга.

Однако среди автобиографических записей Ахматовой имеется законченный отрывок (фактически — стихотворение в прозе), озаглавленный «Искра паровоза». Этот отрывок был написан ей в 1962 в записной книжке No 11. Он гласит:

***
Рождение стиха.
Искра паровоза.
Я ехала летом 1921 г. из Царского Села в Петербург. Бывший вагон III класса был набит, как тогда всегда, всяким нагруженным мешками людом, но я успела занять место, сидела и смотрела в окно на все — даже знакомое. И вдруг, как всегда неожиданно, я почувствовала приближение каких-то строчек (рифм). Мне нестерпимо захотелось курить. Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не могу. Пошарила в сумке, нашла какую-то дохлую Сафо. но. спичек не было. Их не было у меня, и их не было ни у кого в вагоне. Я вышла на открытую площадку. Там стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные, красные, еще как бы живые, жирные искры паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать (прижимать) к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие за моими ухищрениями, были в восторге. «Эта не пропадет»,- сказал один из них про меня. Стихотворение было: «Не бывать тебе в живых. » См. дату в рукописи — 16 августа 1921 (может быть, старого стиля).

Само стихотворение общеизвестно:

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.

Горькую обновушку
другу шила я,
Любит, любит кровушку
русская земля.

Опубликовано оно было впервые в сборнике Anno Domini MCMXXI без даты (сборник вышел в 1922; кстати, его заглавие оказалось оптическим трюком. Ахматова хотела сказать лапидарно и красиво, по-латыни, но забыла, что читать получившееся заглавие можно только двумя способами: либо «Анно Домини Тыща-Девятьсот-Двадцать-Первый» или «. Двадцать Один» [либо, того хуже, «Анно Домини Эм-Цэ-Эм-Икс-Икс-Один] — и именно это и возникает в мозгу почти всякого читателя, но это смешение французского с нижегородским; либо как положено — Anno Domini millesimo nongentesimo vicesimo primo — но чем такой французский, лучше уж нижегородский, тем более что мало кто из читателей вообще знал, как запись MCMXXI должна читаться в качестве порядкового числительного, а в середине XX в. оказалось, что этого — по крайней мере к тому времени — не знала уже и сама Ахматова, так что не могла озвучить названия собственной книги).

Итак, согласно этому тексту получается, что Ахматова все-таки делала рейс из санатория в Петроград и обратно 16 или 29 августа н.с., еще до того, как ей стало известно в этом санатории о расстреле Гумилева (1 сент.), и по дороге, раздумывая о возможной гибели Гумилева, сочинила этот текст. Стандартный комментарий «для масс» к этим стихам в сочетании с процитированной заметкой так и выглядит: «В августе же умер Блок. А на похоронах Блока Ахматова узнала об аресте Николая Степановича. Друзья были настроены оптимистично, но Анна Андреевна сердцем чуяла беду. [следует рассказ про искру и текст стихотворения]» (А. Марченко в составленном ей сборнике: А.А. Ахматова. Серебряная ива: стихотворения. Поэмы. Проза. М.,1999).

Полагал так и я. Однако если все-таки заново посмотреть на соотношение этой заметки с рассказом Лукницкому и записью в записной книжке «для себя», то выводы придется изменить. В самом деле, имеем:

1) Рассказ Лукницкому 1925 г. рисует дело так, как будто Ахматова безвыездно пребывала в этом санатории с середины августа до получения в том же санатории известия о смерти Гумилева. Рейс в Питер из Царского Села в эту картину не вписывается, между тем умалчивать о нем в рассказе Лукницкому ей не было бы никакой нужды.

2) Более того, имей этот рейс место на деле, она непременно включила бы его в рассказ Лукницкому. Ведь весь этот рассказ специально посвяшен тому, как она двигалась к известию о смерти Гумилева, как она и другие могли / не могли ожидать этого известия: как из Питера пришло успокоительное известие, но она все равно подсознательно ждала недоброго, и как только ей сказали «Н.С.» — она «сама уже всё поняла».
Если она в течение того же отрезка времени, о котором рассказывает, еще до получения известия о смерти Г., страстно тревожилась о его возможной гибели и даже сочинила стихотворение — памятник этой тревоге, посвященное этой самой (возможной) гибели Гумилева, обращенное к нему и рисующее ее как плакальщицу по Гумилеву — то как же она не рассказала об этом Лукницкому, специально повествуя о том, какое место арест и гибель Гумилева заняли в её жизни в августе-сент. 1921, как она получала вести об аресте и дальнейшей участи Гумилева, как она предчувствовала подспудно его гибель и т.д.?

3) Краткая хронографическая помета в записной книжке, сделанная сугубо «для себя» (см. выше), дает, опять-таки, впечатление безвыездного пребывания Ахматовой в царскосельском санатории до момента получения известия о смерти Гумилева; а развернутое, законченное и сугубо беллетристически и изысканно озаглавленное («Рождение стиха — искра паровоза») биографическое мини-эссе, предназначенное для мира — сообщает, что в то самое время она, оказывается, делала рейс из Царского в Петроград. Ясно, что при таком распределении сообщений при противоречии между ними надо считать достоверным первое.

4) В ахматовских сообщениях об августе-сентябре 1921 г. и независимо от этого эпизода прослеживается четкое стремление как бы оправдываться — в том числе ценой заведомой лжи — от того потенциального обвинения, что она слишком мало беспокоилась о Гумилеве в час, угрожающий ему гибелью. Уже в рассказ Лукницкому она вводит историю о том, как ей в санаторий прислал Шилейко успокоительное известие о судьбе Гумилева (получается, что особых причин волноваться за него и не было); много позже она просто выдумала, что сама ездила в августе к Горькому просить его заступиться за Гумилева и добилась в этом успеха (это она рассказала, например, Липкину, в полном противоречии с истиной и со своими же более ранними рассказами обо всех этих обстоятельствах, см. http://wyradhe.livejournal.com/63738.html , сюжет 2 о Горьком).
В эту тактику введения, в том числе прямого выдумывания эпизодов, доказывающих, что она беспокоилась заранее об участи Гумилева и сознавала, что ему грозит гибель, полностью вписывалось бы сочинение эпизода о том, как она еще до известия об этой гибели ездила в Петроград и сложила стихотворение на эту возможную гибель, — эпизода, в подробном рассказе Лукницкому еще не значащегося и в него не вписывающегося.
Весьма вероятно, что сам рейс в Петроград, о котором Ахматова пишет в «Искре паровоза» в ее воображении был именно тем визитом к Горькому ради Гумилева, который она придумала, в частности, для Липкина (то есть это были две части одной выдумки); в самом деле, для такого визита ей и надо было бы приехать из царскосельского санатория в Петроград.

5) В противном же случае было бы очень странно, что она еще до получения известия о гибели Гумилева сложила стихотворение, заранее говорящее, что _не бывать ему в живых_, и рисующее его гибель как УЖЕ состоявшуюся. Ахматова ради красного словца много чего не пожалела бы и поэтически предлагала Господу отнять у нее мужа и сына (то есть попросту их умертвить и забрать к Себе) в обмен на спасение отечества (отними и ребенка, и друга, етс.) — так что подобные поэтические похороны того, кто вообще-то еще не умер, не обязательно были бы для нее невозможны этически. Но едва ли они были возможны для ее поэтики — с этим прошедшим временем вместо будущего.

Характерно, что и ахматоведы, даже вполне лояльные к Ахматовой, все больше и больше склоняются к игнорированию датировки в ее заметке 1962 г. и уверенному помещению стихотворения «Не бывать тебе в живых» на время ПОСЛЕ того, как она узнала о гибели Гумилева. А. Арьев («Великолепный мрак чужого сада»): «Если вспомнить, что стихотворение Ахматовой «Не бывать тебе в живых. «, сложившееся в вагоне царскосельского поезда и навеянное гибелью Гумилева, содержит строчки о смертельных ранах героя. «
В антологии «Анна Ахматова : pro et contra» (2002) комментатор также заявляет, что это стихотворение написано после казни (с.881). Но особенно изощренная эквилибристика на этот счет содержится в комментариях к эллис-лаковскому шеститомнику, подготовленному выдающимся ахматоведом С. Коваленко: там и дата 16 августа приводится, и в то же время не говорится, что стихотворение в этот день И БЫЛО НАПИСАНО, а говорится, что написано-то оно было после смерти Гумилева, но при этом датировка 16-м августа «отсылает к дате его гибели» — понимай как хочешь (а осведомленный читатель поймет, что комментатор хочет сказать, что датировка-то ложная, но вставлена Ахматовой намеренно — ради этой самой отсылки). Вот, дословно: «Стихотворение было «Не бывать тебе в живых. » — написано после расстрела Н.С. Гумилева (1921). См. дату в рукописи — 16 августа 1921 (может быть, старого стиля). — Отсылает к дате казни Н.С. Гумилева» (Анна Ахматова. Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Рецензии. Интервью / Н. В Королева, Светлана Алексеевна Коваленко. М., Эллис Лак, 2001. С.711).

Резюмируем. Ахматова, узнав о гибели Гумилева в Царском Селе, поспешила в Петербург на панихиду по нему. В этом рейсе или еще позже она сочинила «Не бывать тебе в живых», рисующее трагедию героини «по мотивам» гибели Гумилева с характерными изменениями сравнительно с реалиями этой гибели.

Намного позже Ахматова перешла к конструированию эпизодов, призванных в преувеличенном против истины виде показать, как она беспокоилась об участи Гумилева после его ареста и до получения известия о его гибели. В частности, она придумала, что будто бы ездила на этом этапе к Горькому просить его заступиться за Гумилева — и добилась успеха. С другой стороны, она в тех же целях перенесла назад сочинение текста «Не бывать тебе в живых» и придумала, что сочинила его, опять-таки, до получения известия о гибели Г., во время некоего рейса в Петроград (вероятно, того же самого, которым она ездила, по ее выдумке, просить Горького). Во-первых, это знаменовало то, как она заранее беспокоилась о возможной гибели Гумилева, заранее предчувствовала и оплакивала ее. Во-вторых, это вообще рисовало образ жещины-поэта, которая рвется — в трудной дороге, прикуривая папиросы от искр, на равных с красноармейцами, под их ругань, одинокая в варварском мире, борющаяся с ним на равных — рвется, говорю я, на поезде в город, где томится ее суженый/»друг», которому там грозит гибель, — и оплакивает эту гибель как простая русская, стало быть, женщина (кровушку, обновушку. ).

Источник